ШУТОЧНАЯ ПЕДАГОГИКА

(Беседы Старого Доктора по радио)

Нет. Вы не подвели меня. Я хочу поблагодарить вас. Вы мне ничуть не мешали. Я обязан вам многими новыми мыслями и воспоминаниями, я многому научил­ся. Минералогия важна, но важен и человек. И книжки, но прежде всего — правда жизни.

Вы жалуетесь на школу? Так. На учителя? Ладно. Вы жалуетесь на товарищей? Пожалуйста. Разные бы­вают люди. Одному хватает одного хорошего това­рища, а другой хочет скопом, шумно да дружно.

Один любит все потихоньку да помаленьку, а другой — быстро, со стуком да громом. Один весел, другой серьезен. Тот робок, этот самоуверен. этот миролюбив, тот задира. Pardon. У каждого свои достоинства и недостатки. Этот поет, этот рисует, тот мастак на задачи, тот — на сочинения. И хорошо, что все они неодинаковые. А ты сразу: «Такой-сякой, никудышный».

Учитель кричит? Pardon, monsieur. А что ему делать? И он живой человек, и у него есть нервы и недомога­ния, семейные хлопоты и песок в желчном пузыре. Никто не орет ради собственного удовольствия и хри­поты в горле. Учитель много спрашивает? А разве он составлял программу? Разве его самого не проверяют, и не отвечает он перед начальством за успеваемость в классе?

Не объясняет, плохо преподает? Pardon. Не прика­жешь ли в одну твою школу согнать со всей Польши всех Коперников, самых что ни на есть отборных ора­торов Скарг и поэтов Словацких? Для тебя отобрать по всей стране высокосортное яйцо Колумба? И для тебя лишь и для твоего класса просеять сквозь си­течко отечественных ровесников и выбрать одни школь­ные марципаны тебе разъединственному в угоду?

А другие школы, другие пансионы? Всюду ежеднев­но подгорелые котлеты и пригорелое молоко, а в твоей ни разу — потому что ты, ваша светлость, соблагово­лил здесь гостить? Pardon. Если ты выковырнешь из ватрушки изюминку, другому достанется меньше. На свете два миллиарда с гаком людей; в Польше пять миллионов людей, алчущих школьных знаний. Каждый имеет право на одного хорошего учителя и на свою порцию малинового мороженого. Так не будешь ли лю­безен — один хороший соученик, а остальные так себе, поплоше? Что по карману, чем богаты, тем и рады. Не спрашивай слишком многого, не распо­ряжайся, не лезь напролом — не ты один — ишь, важная персона, милость оказывает, что живет на свете!

На уроке ему скучно, так он, чурбан, другим ме­шать! Эдакое надутое, раскоряченное «Я» — спеси­вое, кичливое, чванное — волчий табак, вонючка!

В волейболе бьет, сам мажет, а другому не подаёт и еще сваливает на других, что проиграли. Он ведь с вашего позволения, гелиотроп, архичемпион, олух царя небесного, индюк мировой и олимпийский, двуногое и спортивное совершенство — он, ба, он — ropalocephalus carcinematosus!

(Гм? Что это значит? Сам не знаю. Какая-то болезнетворная бактерия. Я это сказал со зла, по вдохновению. Зачастую прорвет человека — и понес околесицу, «немножко очень» разволновавшись.)

Помнишь, «немножко очень» — это ты так так сказала. Взрослые говорят иначе: они точно знают, сколько в каждом отдельном случае следует волноваться.

Я где-то читал.

Путешественник посещает в Африке негритянскую деревню. Глядь английская вывеска: «Школа». Любопытно, как это учатся черномазые негритята? А они знают, и хорошо знают, английский язык. Он и спрашивает у учителя, давно ли тот с ними занимается. А учитель, что, мол, год. «Год, всего год — невероят­но». — «Да нет, школа уже давно; его предшественник проработал здесь девять лет». — «А теперь где он и что делает?» — «Его нет в живых, съели родители учеников». — «Вы шутите?» — «Нет, не шучу. Ведь это людоеды». — «А вы? Ведь и вас могут съесть?» — «Могут, и департаменту просвещения придется при­слать на мое место нового учителя».

Так вот, братец. Ого! Не ты, а дело, работа — дис­циплинированный гражданин. Взвесь-ка это на совесть, не лукавя.

Умное это слово: взвешивать. Взвесь, сколько в тебе правды и справедливости, лжи и криводушия, сколько граммов разума, глупости, взвесь, сколько граммов го­речи и злодейства, недоброжелательности и злобы, сколько килограммов пшеничной доброты, помощи, одолжения, сколько ржаной честности, труда и доброй воли.

А ты бы хотел по родным полям и нивам легко, удобно, на дармовщинку, чтобы галушки сами в рот прыгали?

Учитель несправедливо поставил отметку? Относится с предубеждением? Ты заслужим лучшую оценку? Если ты выполнил свой долг, сохранил ясность духа. Учитель ответит перед историей.

Но твои разгильдяйство и лень — это минусы. Ты не сделал уроков; если даже учитель и не вызвал, -  минус. Ты думаешь: «Сошло». Нет: минус. Не школьник — гражданин опоздал в школу. В статистике гражданских подвигов твоя клякса и опоздание — минусы.

Pardon. Ты будешь врачом. И тоже: «Больной не заяц, не убежит», — опоздаешь, а он уже умер, не ока­зали вовремя медицинскую помощь — и минус, в статистике прибыли сироты. Летчик опоздал на аэродром, не успел проверить перед вылетом машину: катастрофа, ты свернул себе шею — и минус, на один самолет оборона страны слабее. Ты запустил матема­тику — катастрофа: твой мост, фабричная труба — обрушились: подводной лодке твоей капут — утонула; взорвался котел.

Спрашивает у тебя твой первенец: «Папочка, сколь­ко будет шестью девять?» — а ты стоишь, как баран («как цап» — в словаре написано, что это такой баран с длинным толстым хвостом). Значит, спрашивает у те­бя сын, а ты не знаешь.

Если отец человек неученый — с малых лет на тяже­лой работе, в школу не ходил, — то не стыдно, но ведь ты при галстуке, в отутюженных брюках, а по­тому: «Папочка, сколько шестью девять?», «Папочка, стол — это имя существительное?», «Папа, Миссиси­пи — это остров или полуостров?» А ты стоишь болван болваном, побагровев от стыда!

Ты говоришь: «У меня еще есть время». Неправда. Там, за границей, учатся, строят шоссейные дороги, фабрики, машины, броненосцы, чистые светлые квар­тиры. А ты что? Собственное свое ухо не хочешь вы­мыть, чтобы было чище. Отягощаешь статистику одним грязным ухом. Минус, гражданин!

Ты говоришь: «Это трудно». Морщишься, это, мол, трудно.

Pardon. Дуралей тот, кто хочет полегче и кое-как, лишь бы побыстрее. Радуешься, что учитель захворал и целую неделю не будет уроков? А ты полюби то, что трудно.

Тащи давай, кавалер...

Вспомнилось мне тут одно. Давно это было.

Электричества еще не знали, и я возвращался домой из школы на конке. Летом конку тащила по рельсам одна лощадь, зимой впрягали — по снегу тяжело — двух. Значит, стою я с ранцем на спине рядом с куче­ром, а он знай стегает кнутом, подгоняет. Лошади из сил выбиваются, тащат, да снег. Жалко их мне стало. Я и говорю: «Что вы так бьете?» Он на меня покосился с неприязнью и говорит: «А ты, кавалер, тащи давай, помогай, коли такой жалостливый. Слезай, коням будет легче». Мне было страшно стыдно. На всю жизнь наука: не суйся, коли не знаешь, не болтай зря, раз не помогаешь, не критикуй, раз сам не умеешь лучше. Та­щи давай, помогай!

И это тебе не нравится, и так не должно быть, шко­ла — так, а ты — эдак. Глупо, мол, плохо. А что делать? Тащи давай, кавалер! Или изобрети что-нибудь, как Эдисон электричество. Или жди — смотри, терпе­ливо жди — когда у твоей школы вырастет зуб мудрос­ти. За собой следи, вот как! Что беру и что сам даю? И не потом и после, а теперь, уже!

Ты одолжил у приятеля карандаш, резинку. Помни, ты их должен вернуть. Тебе оказали услугу, а ты сейчас же (не обязательно ему) — другому. Берешь — воз­вращаешь.

Умная игра волейбол. Принимаешь, подаешь, бе­решь, пасуешь — в общих интересах, — следишь за общим мячом, стараешься подать тому, кто ближе, кто лучше ударит. Хороший гражданин.

А плохой гражданин сломал ветку, запустил кирпи­чом в курицу; грязна тетрадка халатного гражданина, засвинячил он белейшую отечественную бумагу. Или, наоборот, ты своему будущему сыну пример: «Гляди, вот тетрадь твоего отца с его школьных времен».

Ты не любишь грамматику? Pardon, monsieur, сопляк ты эдакий.